|
 |
Анекдоты на разные темы |
|
Молодой Александров был учеником Эйзенштейна. Ютился у него в общежитии Пролеткульта. Там же занимал койку молодой Иван Пырьев.
У Эйзенштейна был примус. И вдруг он пропал. Эйзенштейн заподозрил Пырьева и Александрова. Но потом рассудил, что Александров - модернист и западник. И старомодный примус должен быть ему морально чужд. А Пырьев - тот, как говорится, из народа...
Так Александров и Пырьев стали врагами. Так наметились два пути в развитии советской музыкальной кинокомедии. Пырьев снимал кино в народном духе ("Богатая невеста", "Трактористы"). Александров работал в традициях Голливуда ("Веселые ребята", "Цирк").
Когда-то Целков жил в Москве и очень бедствовал. Евтушенко привел к нему Артура Миллера. Миллеру понравились работы Целкова. Миллер сказал:
- Я хочу купить вот эту работу. Назовите цену.
Целиков ехидно прищурился и выпалил давно заготовленную тираду:
- Когда вы шьете себе брюки, то платите двадцать рублей за метр габардина. А это, между прочим, не габардин.
Миллер вежливо сказал:
- И я отдаю себе в этом полный отчет.
Затем он повторил:
- Так назовите же цену.
- Триста! - выкрикнул Целиков.
- Триста чего? Рублей?
Евтушенко за спиной высокого гостя нервно и беззвучно артикулировал:
"Долларов! Долларов!"
- Рублей? - переспросил Миллер.
- Да уж не копеек! - сердито ответил Целиков.
Миллер расплатился и, сдержанно попрощавшись, вышел. Евтушенко обозвал Целикова кретином...
С тех пор Целиков действовал разумнее. Он брал картину. Измерял ее параметры. Умножал ширину на высоту. Вычислял, таким образом, площадь. И объявлял неизменно твердую цену:
- Доллар за квадратный сантиметр!
Было это еще при жизни Сталина. В Москву приехал Арманд Хаммер. Ему организовали торжественную встречу. Даже имело место что-то вроде почетного караула.
Хаммер прошел вдоль строя курсантов. Приблизился к одному из них, замедлил шаг. Перед ним стоял высокий и широкоплечий русый молодец.
Хаммер с минуту глядел на этого парня. Возможно, размышлял о загадочной славянской душе.
Все это было снято на конопленку. Вечером хронику показали товарищу Сталину. Вождя заинтересовала сцена - американец любуется русским богатырем. Вождь спросил:
- Как фамилия?
- Курсант Солоухин, - немедленно выяснили и доложили подчиненные.
Вождь подумал и сказал:
- Не могу ли я что-то сделать для этого хорошего парня?
Через двадцать секунд в казарму прибежали запыхавшиеся генералы и маршалы:
- Где курсант Солоухин?
Появился заспанный Володя Солоухин.
- Солоухин, - крикнули генералы, - есть у тебя заветное желание?
Курсант, подумав, выговорил:
- Да я вот тут стихи пишу... Хотелось бы их где-то напечатать. Через три недели была опубликована его первая кника "Дождь в степи".
Шемякина я знал еще по Ленинграду. Через десять лет мы повстречались в Америке. Шемякин говорит:
- Какой же вы огромный!
Я ответил:
- Охотно меняю свой рост на ваши заработки...
Прошло несколько дней. Шемякин оказался в дружесккой компании. Рассказал о нашей встрече:
"...Я говорю - какой же вы огромный! А Довлатов говорит охотно меняю свой рост на ваш...(Шемякин помедлил)...талант!"
В общем, мало того, что Шемякин - замечательный художник. Он еще и талантливый редактор...
Когда-то я был секретарем Веры Пановой. Однажды Вера Федоровна спросила:
- У кого, по-вашему, самый лучший русский язык?
Наверно, я должен был ответить - у вас. Но я сказал:
- У Риты Ковалевой.
- Что за Ковалева?
- Райт.
- Переводчица Фолкнера, что ли?
- Фолкнера, Сэлинджера, Воннегута.
- Значит, Воннегут звучит по-русски лучше, чем Федин?
- Без всякого сомнения.
Панова замумалась и говорит:
- Как это страшно!..
Кстати, с Гором Видалом, если не ошибаюсь, произошла такая история. Он был в Москве. Москвичи стали расспрашивать гостя о Воннегуте. Восхищались его романами. Гор ВИдал заметил:
- Романы Курта страшно проигрывают в оригинале...
Отмечалась годовщина массовых расстрелов у Бабьего Яра. Шел неофициальный митинг. Среди участиков был Виктор Платонович Некрасов. Он вышел к микрофону, начал говорить.
Раздался выкрик из толпы:
- Здесь похоронены не только евреи!
- Да, верно, - ответил Некрасов, - верно. Здесь похороннены не только евреи. Но лишь евреи были убиты за то, что они - евреи...
У Неизвестного сидели гости. Эрнст говорил о своей роли в искусстве. В частности, он сказал:
- Горизонталь - это жизнь. Вертикаль - это Бог. В точке пересечения - я, Шекспир и Леонардо!..
Все немного обалдели. И только коллекционер Нортон Додж вполголоса заметил:
- Похоже, что так оно и есть...
Раньше других все это понял Любимов. Известно, что на стенах любимовского кабинета расписывались по традиции московские знаменитости. Любимов сказал Неизвестному:
- Распишись и ты. А еще лучше - изобрази что-нибудь. Только на двери.
- Почему же на двери?
- Да потому, что театр могут закрыть. Стены могут разрушить. А дверь я всегда на себе унесу...
Спивакова долго ущемляли в качестве еврея. Красивая фамилия не спасала его от антисемитизма. Ему не давали звания. С трудом выпускали на гастроли. Доставляли ему всяческие неприятности.
Наконец Спиваков добился гастрольной поездки в Америку. Прилетел в Нью-Йорк. Приехал в Карнеги-Холл.
У входа стояли ребята из Лиги защиты евреев. Над их головами висел транпорант:
"Агент КГБ - убирайся вон!"
И еще:
"Все на борьбу за правва советских евреев!"
Начался концерт. В музыканта полетели банки с краской. Его сорочка была в алых пятнах.
Спиваков мужественно играл до конца. Ночью он позвонил Соломону Волкову. Волков говорит:
- Может после всего этого тебе дадут "Заслуженного артиста"?
Спиваков ответил:
- Пусть дадут хотя бы заслуженного мастера спорта".
У дирижера Кондрашина возникали порой трения с государством. Как-то не выпускали его за границу. Мотивировали это тем, что у Кондрашина больное сердце. Кондрашин настаивал, ходил по инстанциям. Обратился к заместителю министра. Кухарский говорит:
- У вас больное сердце.
- Ничего, - отвечает Кондрашин, там хорошие врачи.
- А если все же что-нибудь произойдет? Знаете, во сколько это обойдется?
- Что обойдется?
- Транспортировка.
- Трансортировка чего?
- Вашего трупа...
Дирижер Кондрашин полюбил молодую голландку. Остался на Западе. Пережил как музыкант второе рождение. Пользовался большим успехом. Был по-человечески счастлив. Умер в 1981 году отт разрыва сердца. Похоронен недалеко от Амстердама.
Его первая, советская, жена говорила знакомым в Москве:
- Будь он поумнее, все могло бы кончиться иначе. Лежал бы на Новодевичьем. Все бы ему завидовали.
Хачатурян приехал на Кубу. Встретился с Хемингуэем. Надо было как-то объясняться. Хачатурян что-то сказал по-английски. Хемингуэй спросил:
- Вы говорите по-английски?
Хачатурян ответил:
- Немного.
- Как и все мы, - сказал Хемингуэй.
Через некоторое время жена Хемингуэя спросила:
- Как вам далось английское произношение?
Хачатурян ответил:
- У меня приличный слух...
Роман Якобсон был косой. Прикрывая рукой левый глаз, он кричал знакомым:
- В правый смотрите! Про левый забудьте! Правый у меня главный! А левый - это так, дань формализму...
Хорошо валять дурака, основав предварительно целую филологическую школу!..
Якобсон был веселым человеком. Однако не слишком добрым. Об этом говорит история с Набоковым.
Набоков добивался профессорского места в Гарварде. Все члены ученого совета были - за. Один Якобсон был - против. Но он был председателем совета. Его слово было решающим.
Наконец коллеги сказали:
- Мы должны пригласить Набокова. Ведь он большой писатель.
- Ну и что? - удивился Якобсон. - Слон тоже большое животное. Мы же не предлагаем ему возглавить кафедру зоологии!
В Анн-Арборе состоялся форум русской культуры. Организовал его незадолго до смерти издатель Карл Проффер. Ему удалось залучить на этот форум Михаила Барышникова.
Русскую культуру вместе с Барышниковым представляли шесть человек. Бродский - поэзию. Соколов и Алешковский - прозу. Мирецкий - живопись. Я, как это ни обидно, - журналистику.
Зал на две тысячи человек был переполнен. Зрители разглядывали Барышникова. Каждое его слово вызывало гром аплодисментов. Остальные помалкивали. Даже Бродский оказался в тени.
Вдруг я услышал как Алешковский прошептал Соколову:
- Да чего же вырос, старик, интерес к русской прозе на Западе!
Соколов удовлетворенно кивал:
- Действительно, старик. Действительно...
Высоцкий рассказывал:
"Не спалось мне как-то перед запоем. Вышел на улицу. Стою у фонаря. Направляется ко мне паренек. Смотрит как на икону:
"Дайте, пожалуйста автограф". А я злой, как черт. Иди ты, говорю...
Недавно был в Монреале. Жил в отеле "Хилтон". И опять-таки мне не спалось. Выхожу на балкон покурить. Вижу, стоит поодаль мой любимый киноактер Чарльз Бронсон. Я к нему. Говорю по -французски: "Вы мой любимый артист..." И так далее... А тот мне в ответ: "Гет лост..." И я сразу вспомнил того парнишку..."
Заканчивая эту историю, высоцкий говорил:
- Все-таки Бог есть!
Аксенов ехал по Нью-Йорку в такси. С ним был литературный агент. Американец задает разные вопросы. В частности:
- Очего большинство русских писателей-эмигрантов живет в Нью-Йорке?
Как раз в этот момент чуть не произошла авария. Шофер кричит в сердцах по-русски: "Мать твою!.."
Вася говорит агенту: "Понял?"
Рубин вспоминал:
- Сидим как-то в редакции, беседуем. Заговорили о евреях. А Воробьев как закричит: "Евреи, евреи... Сколько этот антисемитизм может продолжаться?! Я, между прочим, жил в Казахстане. Так казахи еще в сто раз хуже!.."
Нью-Йорк.
Захожу в русскую книжную лавку Мартьянова. Спрашиваю книги Довлатова и Уфлянда - взглянуть. Глуховатый хозяин с ласковой улыбкой выносит роман Алданова и тыняновского "Кюхлю".
Удивительно, что даже спички бывают плохие и хорошие.
В Лондон отправилась делегация киноработников. Среди них был документалист Усыпкин. На второй день он исчез. Коллеги стали его разыскивать. Обратились в полицию. Им сказали:
- Русский господин требует политического убежища.
Коллеги захотели встретиться с беглецом. Он сидел между двумя констеблями.
- Володя, - сказали коллеги, - что ты наделал?! Ведь у тебя семья, работа, договоры.
- Я выбрал свободу, - заявил Усыпкин.
Коллеги сказали:
- Завтра мы отправляемся в Стратфорд. Если надумаешь,приходи в девять утра к отелю.
- Навряд ли, - произнес Усыпкин, - я выбрал свободу.
Однако на следующий день Усыпкин явился. Молча сел в автобус.
Ладно, думают коллеги, сейчас мы тоже помолчим. Ну а уж дома мы тебе покажем.
Долго они гуляли по Стратфорду. Затем вдруг обнаружили, что Усыпкин снова исчез. Обратились в полицию. В полиции им сказали:
- Русский господин требует политического убежища.
Встретились с беглецом. Усыпкин сидел между двумя констеблями.
- Что же ты делаешь, Володя?! - закричали коллеги.
- Я подумал и выбрал свободу, - ответил Усыпкин.
Лет двадцать пчть назад я спас утопающего. Причем героизм мне так несвойственен, что я даже запомнил его фамилию - Сеппен. Эстонец Пауль Сеппен.
Произошло это на Черном море. Мы тогда жили в университетском спортлагере. Если не ошибаюсь, чуть западнее Судака.
И вот мы купались. И этот Сеппен начал тонуть. И я его вытащил на берег.
Тренер подошел ко мне и говорит:
- Я о тебе, Довлатов, скажу на вечерней поверке.
Я, помню, обрадовался. Мне тогда нравилась девушка по имени Люда, гимнастка. И не было повода с ней заговорить. А без повода я в те годы заговаривать с женщинами не умел.
И вдруг такая удача.
Стоим мы на вечерней поверке - человек шестьсот. То есть весь лагерь. Тренер говорит:
- Довлатов, шаг вперед!
Я выхожу. Все на меня смотрят. Люда в том числе.
Тренер говорит:
- Вот. Обратите внимание. Взгляните на этого человека. Плавает как утюг, а товарища спас!
"Пока мама жива, я должна научиться готовить..."
|
|
|
